Палубы проветрить и прибрать.

 

Стоим на точке несколько дней. Рядом острова Греции, древние холмы, зеленая трава. Тысячу лет назад, две тысячи, бородатые люди пасли здесь косматых агнцев и козлищ, пили молодое виноградное вино, строили простые жилища, развалины которых сохранились до сих пор. Теперь между этих островов болтаемся на якоре мы.

Вечерний чай, прохлада ночного моря и звездное небо. Немного мешает палубное освещение, но за постом ПУАЗО тень. Можно найти Полярную звезду, съехавшую до горизонта Большую Медведицу. На юте бесшумно вращается башня главного калибра. Сегодня вечером на неё повесят экран, дневальные расставят складные банки, будем смотреть кино в летнем кинотеатре посреди Эгейского моря. Нормальное завершение еще одного дня, похожего на десятки других.

Иду в машину, подменить Пашагина на вахте. Выпьет чай, перекурит. На якорной вахте в машинном отделении почти ничего не вращается и достаточно одного вахтенного. Пашагин родом из Казани. Мы с ним служим вместе с самого первого дня призыва. В Кронштадте наши койки стояли рядом, мы в одном эшелоне ехали в Севастополь, попали вместе не только на один крейсер, но и в одно отделение. Вот что значит быть во флотских списках рядом по алфавиту.

Буквально через пару минут два раза по три коротких звонка и длинный, громкий звонок! «Слушайте все!» «Боевая тревога!» Первая мысль — в рубке дежурного по кораблю залипла клавиша звонка. Какая тревога, когда обещали «Операцию Ы»! Вторая мысль — дежурный перестарался со звонками и тревога учебная. Мало ли что придет в голову командирам после трех месяцев морей. Но звонок убедителен, как никогда, недаром его называют «Колокол громкого боя!» По старинке, со времен боцманских дудок и броненосцев. Колокол громкого боя проникает в самые глухие уши самых ленивых матросов. Через костный мозг доходит до спинного и головного, смотря у кого какой работает лучше. Отзывается грохотом сотен ботинок по железным трапам и палубам, стуком задраиваемых дверей и горловин, глухим тяжелым лязгом броневых люков! По внутренней трансляции голос Шакуна: «Корабль экстренно к бою и походу приготовить!» Интересно! Что-то не так у мирных древних берегов…

В машинное отделение посыпались по трапу машинеры. Пашагин, так и не успевший добежать до кубрика, Морковин — командир моего отделения, мичман — старшина команды, всего человек пятнадцать. Немного позже спустился лейтенант. Экстренное приготовление, это ввод в действие машин крейсера без плавного прогрева, паровые магистрали сотрясаются от гидравлических ударов — скопившийся конденсат вскипает от перегретого пара, главные турбины и вспомогательные механизмы холодные, точнейшие зазоры, расчитаные на определенные температуры не вышли на режим. Газотурбинным установкам шустрых БПК быстрый ввод машин — обыденность, но мы-то паросиловые! Это допускается только в исключительных случаях. Видимо у командира такие основания есть.

Через сорок минут беготни, поочередного оживания агрегатов, общения по трансляции с ПЭЖ и вторым машинным отделением крейсер готов дать ход. Машина, это двухэтажный лабиринт механизмов, больших и просто огромных белых трубопроводов. В них пар в несколько десятков атмосфер. Еще больше трубопроводов масляной и конденсаторных систем и штук пятнадцать различных компрессоров, насосов, и т.д. и т.п. Большую часть отсека занимают три главных турбины разного размера. Еще есть здоровенный редуктор и конденсатор сработанного пара. Все это хозяйство управляется маневровыми клапанами — штурвалами метрового диаметра.

Учат управлять этой махиной долго. Точнее — все три года. Никакой инструкцией нельзя описать алгоритм работы десяти человек, обслуживающих каждый свой агрегат не видя друг друга и вынужденных иногда интуитивно понимать действия товарища или командира. Хотя, наверное инструкции где-то и есть, но всему этому обучают примерами, пояснениями, показывая чего куда крутить, и что при этом произойдет. Передавали же устно многие предания и учения и ничего — может что и потерялось или забылось, но основные мысли уцелели.

«По местам стоять, с якорей сниматься!». Куда, зачем, нам под броневой палубой неведомо. «Обе машины — малый вперед!». Зажали кино!

Идем уже третий час. Дали команду «Отбой тревоги!» «Подвахтенным от мест отойти! Вахты по-походному расписанию». Наша смена с четырех утра. В кубриках включили ночное освещение. В низах слухи — что-то случилось с нашей подводной лодкой. Ситуация напоминает клич «Наших бьют!», с оттенком «На миру и смерть красна». Прошел до кормового шпилевого отделения, там черт ногу сломит из-за складных банок — сбрасывали в люк по тревоге. Вернулся в кубрик и сразу уснул. Способность матроса первого года службы засыпать мгновенно и в любом месте, к третьему году превращается в умение проснуться в назначенное время, например, через восемнадцать минут!

Морская служба трансформирует психику человека. Это космонавтов отбирают по специальным тестам и тренируют на совместимость. На флот призывают сразу и на все три года. В кубрике размерами пять на пять метров живут двадцать человек разных возрастов и национальностей, не знакомых друг с другом, пока не спустились туда по трапу. Для оживления обстановки, каждые полгода часть матросов меняют на новый призыв. Койки в три этажа, точнее в два — третья представляет собой крышки рундуков, где хранятся все вещи моряков. Всякие мелкие глупости помещаются в небольших шкафчиках. Еще есть посудный шкаф и бачок с питьевой водой. По потолком — шахта вентиляции. Всё железное.

Кого будили ночью, под негромкое «Очередной смене приготовиться на вахту!», у того эти слова впечатаны в мозг навсегда. Дневальный трясет за плечо, я по частям возвращаюсь в темноту кубрика. Наша смена сонно бродит в лампочковых сумерках, вытряхивая из себя остатки сна. Корпус корабля слегка подрагивает на какой-то своей резонансной частоте. Спускаюсь в машинное отделение. Жара оглушает! Сменяемая вахта устала, это видно по осунувшимся потным лицам. Судя по оборотам, хорошо идем, узлов двадцать пять. В машине шумно, разговариваем больше жестами. Крейсер спроектирован в самом начале пятидесятых, и вахта расположена прямо в машинном отделении, среди механизмов и турбин. Есть даже переговорная труба! Если в неё громко ругаться, то в ПЭЖэ угадываемы некоторые отдельные слова. Самое большое удивление когда я попал на флот, у меня вызвал машинный телеграф! В кино и по книгам командир переводил его рукоятку на какой-нибудь «Полный вперёд!» и корабль увеличивал ход. На самом деле этот телеграф ни к чему не присоединён! В обоих машинах точно такая же рукоятка и лампочка со звонком. И всё! После перевода стрелки в ходовой рубке, в машине звонит звонок и загорается красная лампочка. Вахтенный офицер переводит свою рукоятку на ту же команду (что-то вроде «Есть! Понял!»), звонок прекращается, лампочка гаснет, У командира стрелка машинного телеграфа возвращается обратно (а не автоматически!), и человек двадцать начинают бегать, крутить маховики, слушать турбины. Маневровщик, ориентируясь на кучу манометров-тахометров, вращает два больших штурвала маневровых клапанов, стараясь не посадить пары в котлах и только после этого корабль красиво увеличивает ход…

Идем уже седьмой час. Турбины ровно шумят, механизмы исправны и теперь всё зависит от наших старых котлов. Кочегарам завидовать невозможно! Вот у кого воистину вахта на износ. Немногие знают, что в котельных отделениях крейсеров этого проекта, воздух в форсунки подается прямо из отсека. Отсек имеет шлюзовую камеру с двумя дверями. Люк задраен. Чтобы войти внутрь, нужно спуститься в шахту, задраить люк, открыть задрайки двери и, шагнув в котельное отделение, задраить её за собой. Мощные вентиляторы нагнетают воздух в отсек, оттуда в большой котельный агрегат. Здесь же находятся люди. Жара, шум механизмов, повышенное атмосферное давление и так все три года.

К концу вахты, под утро, часов в семь, снова колокол громкого боя. «Боевая тревога!» В машинное прибывает народ. Кто в чем, потом оденутся. Это не в казарме — никаких нормативов и секунд по подъёму нет. По тревоге, да еще, если не по учебной, ноги в ботинки, вещи в охапку. Одеться можно и позже, главное — корабль к бою готов! Суета с вахтенной-подвахтенной сменой. Часть матросов должна находиться на аварийных постах, при средствах пожаротушения и борьбы за живучесть. Бегу на свое заведование. Куда-то пришли, чего-то узнаем. А что можно узнать в Средиземном море, по боевой тревоге на крейсере, после десяти часов полного хода, ранним утром? Естественно, только хорошие новости!

Крейсер сбавил ход, легкий крен — маневрируем. Неспокойно на душе — не зря же мы всю ночь сюда шли! Легли в дрейф. Командир аварийного поста мичман Кудрявцев кивает — сходи, глянь, что там. Только аккуратно!

Поднимаюсь на верхнюю палубу. Кабельтовых в пяти наша обездвиженная подводная лодка. Высокая рубка разрушена, видны еще разрушения. На горизонте американский фрегат тащит на буксире эсминец или фрегат похожего класса. Море спокойно, и происходящее вокруг почти лишено звуков. Безмолвное ощущение нереальности происходящего. Тороплюсь вниз — тревогу никто не отменял. По трансляции команда: «Катер и баркас к спуску приготовить!» Через час — отбой тревоги. «Подвахтенным от мест отойти!» Лежим в дрейфе.

Несколько часов корабельный баркас бегал туда и обратно со сварщиком, офицерами штаба, железом и ящиками. Многое матросам неведомо, но мы уже знаем: наша лодка в подводном положении шла на параллельных курсах с фрегатом. Несколько часов трепали друг другу нервы и доигрались! Лопасти винтов американского шипа остались в разбитой рубке. Все на плаву, но у фрегата повреждены линии вала и винтовая группа, лодка имеет разрушения легкого корпуса рубки. Лодка осторожно пробует двигаться. Мы следуем за ней, держась на правой раковине. Скорость прибавляем по одному-два узла, повторяя маневры мателота. Средними ходами движемся к острову Китира. Два корабля, один из них раненый, идут уступом. Крейсер словно говорит: «Не дрейфь! Вдвоем мы здесь всем башни открутим!»

Вечером бросили якорь, передав лодку под крыло плавмастерской. «Команде пить чай! Через двадцать минут на юте будет демонстрироваться кинофильм «Операция Ы». Палубы проветрить и прибрать!...»

Август 1976 года. Средиземное море.